Неточные совпадения
— Ты влюбился в эту гадкую
женщину, она обворожила тебя. Я видела по твоим глазам. Да, да! Что ж может выйти из этого? Ты в клубе пил, пил, играл и потом
поехал…
к кому? Нет, уедем… Завтра я уеду.
— Может быть.
Едут на обед
к товарищу, в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая
женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, зa ней. Скачут во весь дух.
К удивлению их, красавица останавливается у подъезда того самого дома, куда они
едут. Красавица взбегает на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные маленькие ножки.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу
женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было
к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться
к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается.
Поехал в Париж — опять справился.
И доктор пред княгиней, как пред исключительно умною
женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о том, как пить те воды, которые были не нужны. На вопрос,
ехать ли за границу, доктор углубился в размышления, как бы разрешая трудный вопрос. Решение наконец было изложено:
ехать и не верить шарлатанам, а во всем обращаться
к нему.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы
поехали все ко мне после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она
к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, — вот
женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как вы это делаете?
Решившись, с свойственною ему назойливостью,
поехать в деревню
к женщине, которую он едва знал, которая никогда его не приглашала, но у которой, по собранным сведениям, гостили такие умные и близкие ему люди, он все-таки робел до мозга костей и, вместо того чтобы произнести заранее затверженные извинения и приветствия, пробормотал какую-то дрянь, что Евдоксия, дескать, Кукшина прислала его узнать о здоровье Анны Сергеевны и что Аркадий Николаевич тоже ему всегда отзывался с величайшею похвалой…
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался
ехать в Петербург, когда на его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером он шел
к Томилину прощаться, и вдруг с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель
женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно, скрыл.
— Нет, не забыла и, кажется, никогда не забудет: это не такая
женщина. Ты еще должен
ехать к ней в деревню, в гости.
— Милый ты мой, мы с тобой всегда сходились. Где ты был? Я непременно хотел сам
к тебе
ехать, но не знал, где тебя найти… Потому что все же не мог же я
к Версилову… Хотя теперь, после всего этого… Знаешь, друг мой: вот этим-то он, мне кажется, и
женщин побеждал, вот этими-то чертами, это несомненно…
Напротив, об маме он вдруг и совсем забыл, даже денег не выслал на прожиток, так что спасла ее тогда Татьяна Павловна; и вдруг, однако,
поехал к маме «спросить ее позволения» жениться на той девице, под тем предлогом, что «такая невеста — не
женщина».
— А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая
женщина! Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь? — горестно восклицал Алеша. — С таким адом в груди и в голове разве это возможно? Нет, именно ты
едешь, чтобы
к ним примкнуть… а если нет, то убьешь себя сам, а не выдержишь!
Однажды ночью, когда Кочетов шагал по своему кабинету, прибежала какая-то запыхавшаяся
женщина и Христом богом молила его
ехать к больной.
После приезда, на другой день, он отправился
к фотографу Мезеру, захватив с собою соломенную девушку Бэлу, и снялся с ней в разных позах, причем за каждый негатив получил по три рубля, а
женщине дал по рублю. Снимков было двадцать. После этого он
поехал к Барсуковой.
И, стало быть, если, выпив лишнюю рюмку вина, я все-таки, несмотря на свои убеждения,
еду к проституткам, то я совершаю тройную подлость: перед несчастной глупой
женщиной, которую я подвергаю за свой поганый рубль самой унизительной форме рабства, перед человечеством, потому что, нанимая на час или на два публичную
женщину для своей скверной похоти, я этим оправдываю и поддерживаю проституцию, и, наконец, это подлость перед своей собственной совестью и мыслью.
— Но самое главное, — продолжал Ярченко, пропустив мимо ушей эту шпильку, — самое главное то, что я вас всех видел сегодня на реке и потом там… на том берегу… с этими милыми, славными девушками. Какие вы все были внимательные, порядочные, услужливые, но едва только вы простились с ними, вас уже тянет
к публичным
женщинам. Пускай каждый из вас представит себе на минутку, что все мы были в гостях у его сестер и прямо от них
поехали в Яму… Что? Приятно такое предположение?
— Следовательно,
поедем веселиться
к продажным
женщинам?
К проституткам? В публичный дом? — насмешливо и враждебно перебил его Ярченко.
Он делил свои досуги, — а досуга у него было двадцать четыре часа в сутки. — между пивной и шатаньем по бульварам, между бильярдом, винтом, театром, чтением газет и романов и зрелищами цирковой борьбы; короткие же промежутки употреблял на
еду, спанье, домашнюю починку туалета, при помощи ниток, картона, булавок и чернил, и на сокращенную, самую реальную любовь
к случайной
женщине из кухни. передней или с улицы.
Единственное, что еще он любил и мог любить, — это была
еда и, между прочим,
женщины, как острая приправа
к другим мудреным кушаньям.
— Врешь, Веткин, я знаю, брат, куда мы
едем, — сказал он с пьяным лукавством. — Ты, брат, меня везешь
к женщинам. Я, брат, знаю.
Но папа велел заложить колясочку, надел свою модную оливковую бекешу, зачесал остатки волос, вспрыснул платок духами и в самом веселом расположении духа, в которое приводило его убеждение, что он поступает по-барски, а главное — надежда увидать хорошенькую
женщину,
поехал к соседям.
— Думать надо, — сказал Садо, усаживаясь на корточки перед Хаджи-Муратом. —
Женщина с крыши видела, как ты
ехал, — сказал он, — и рассказала мужу, а теперь весь аул знает. Сейчас прибегала
к жене соседка, сказывала, что старики собрались у мечети и хотят остановить тебя.
«Никогда я на
женщину руки не поднимал, — уж какие были те, и Дунька, и Сашка… разве эта — ровня им! А замучил бы! Милая, пала ты мне на душу молоньей — и сожгла! Побить бы, а после — в ногах валяться, — слёзы бы твои пил! Вот
еду к Мокею Чапунову, нехорошему человеку, снохачу. Зажгу теперь себя со всех концов — на кой я леший нужен!»
— Гарвей! — раздался свежий, как будто бы знакомый голос неизвестной и невидимой
женщины. — Подайте шлюпку
к трапу, он будет спущен сейчас. Я
еду с вами.
Зарубин и Мясников
поехали в город для повестки народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что в прошлом году находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он
к Яицкому городку, но, узнав через одну
женщину о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен
к Кожевникову.
— Меня не признают, — продолжал он, как бы засыпая. — Конечно, я не гениальный администратор, но зато я порядочный, честный человек, а по нынешним временам и это редкость. Каюсь, иногда
женщин я обманывал слегка, но по отношению
к русскому правительству я всегда был джентльменом. Но довольно об этом, — сказал он, открывая глаза, — будем говорить о вас. Что это вам вздумалось вдруг
ехать к папаше?
А теперь не то… Теперь он
едет к Лебедевым, чтобы развлечься с другими
женщинами, а я… сижу в саду и слушаю, как сова кричит…
Глумов. Я
поехал к одной благочестивой
женщине.
— Нет, не в этом, — отвечал опять Бегушев с запальчивостью. — Я этого мерзавца Янсутского совсем не знал; но вы его, как сам он говорил, давно знаете; каким же образом вы,
женщина, могли
поехать к нему на обед?
«Вот
женщины, — подумал он, — вот любовь их! Забыть обещание, забыть мою нетерпеливую любовь, свою любовь, — забыть все и уехать в гости! Но зачем она
поехала к графу и почему одна, без мужа? Может быть, у графа бал? Конечно, бал, а чем
женщина не пожертвует для бала? Но как бы узнать, что такое у графа сегодня? Заеду
к предводителю: если бал, он должен быть там же».
«Теперь прошу верить в нравственную высоту
женщин, — думал он, — если она, казавшаяся ему столь чистой, столь прекрасной, унизила себя до благосклонности
к старому развратнику и предпочла его человеку, который любит ее со всею искренностью, который, мало этого, обожает ее, — забыть все прошедшее и увлечься вниманием Сапеги, который только может ее позорить в глазах совести и людей; бояться со мною переговорить два слова и потом бесстыдно
ехать одной
к новому обожателю.
— Ах, Алексей Михайлыч, не знаю, может или не может быть, — возразила в свою очередь барыня, — но вы только выслушайте: мало того, что целый день говорили, глазки делали друг другу, целовались; мало этого: условились при всех, что она сегодня приедет
к нему одна, и
поехала; мы встретили ее. Положим, что крестница, но все-таки — она молодая
женщина, а он человек холостой; у него, я думаю, и горничных в доме нет… ну, ей поправить что-нибудь надобно, башмак, чулок, кто ей это сделает, — лакеи?
Не более как через полчаса после ухода Павла явилась
к Лизавете Васильевне Феоктиста Саввишна и,
к удивлению своему, услышала, что у Бешметевых ничего особенного не было, что, может быть, они побранились, но что завтра утром оба вместе
едут в деревню. Сваха была, впрочем, опытная
женщина, обмануть ее было очень трудно. Она разом смекнула, что дело обделалось, как она желала, но только от нее скрывают, чем она очень оскорбилась, и потому, посидев недолго, отправилась
к Бешметевой.
На Фоминой, когда мы уже собирались
ехать, все было уложено, и муж, делавший уже покупки подарков, вещей, цветов для деревенской жизни, был в особенно нежном и веселом расположении духа, кузина неожиданно приехала
к нам и стала просить остаться до субботы, с тем чтоб
ехать на раут
к графине Р. Она говорила, что графиня Р. очень звала меня, что бывший тогда в Петербурге принц М. еще с прошлого бала желал познакомиться со мной, только для этого и
ехал на раут и говорил, что я самая хорошенькая
женщина в России.
Не зная, как усмирить в себе тяжелую ревность, от которой даже в висках ломило, и думая, что еще можно поправить дело, она умывалась, пудрила заплаканное лицо и летела
к знакомой даме. Не застав у нее Рябовского, она
ехала к другой, потом
к третьей… Сначала ей было стыдно так ездить, но потом она привыкла, и случалось, что в один вечер она объезжала всех знакомых
женщин, чтобы отыскать Рябовского, и все понимали это.
—
К женщинам? А что ж, за компанию — говорит русская пословица — и жид удавился. Куда люди, туда и мы. Что, не правда?
Ехать так
ехать — сказал попугай. Что? Ха-ха-ха!
Этот тревожный призыв неприятно взволновал Ипполита Сергеевича, нарушая его намерения и настроение. Он уже решил уехать на лето в деревню
к одному из товарищей и работать там, чтобы с честью приготовиться
к лекциям, а теперь нужно
ехать за тысячу с лишком вёрст от Петербурга и от места назначения, чтоб утешать
женщину, потерявшую мужа, с которым, судя по её же письмам, ей жилось не сладко.
Он писал моряку во всяком письме, чтобы все было готово для его приезда, что он на днях
едет, и нарочно оттягивал свой отъезд. Возвратившись, наконец, в свой дом на Яузе, он прервал все сношения с Марией Валериановной, строго запретил людям принимать ее или ходить
к ней в дом. «Я должен был принять такие меры, — говорил он, — для сына; я все бы ей простил, но она
женщина до того эгрированная, что может пошатнуть те фундаменты морали, которые я с таким трудом вывожу в сердце Анатоля».
Вильгельмина Федоровна(берет газету и начинает бойко и отчетливо читать). «Казалось бы, что одно это событие могло связать навеки г. Подстегина с его подругой, но ничуть не бывало: он кидает ее, как только нужно ему это стало. Напрасно бедная
женщина пишет ему, он ей не отвечает! Она посылает
к нему свою горничную, — он обещает
к ней приехать и не
едет!»
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления,
ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за
женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе
К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
Надя. Ваша правда. Если я и ошибаюсь, мои мысли внушены мне любовью
к матери, тут не может быть ничего смешного. Тот, которого называют моим отцом — Всеволод Серпухов, он не мог быть моим отцом. Говорят, он был человек с благородным характером, — и должно быть, это правда, когда моя мать так любила его, что
поехала к его родным после его смерти. Такой человек не мог бы иметь любовницею любимую
женщину и если б он был мой отец, моя мать была бы законною его женою.
— Таким тоном разговаривают с развратными и продажными
женщинами, — проговорила она. — Ты меня такой считаешь… ну и ступай
к тем, святым!.. Я здесь хуже, подлее всех… Ты, когда
ехал с этой добродетельной Наденькой, боялся глядеть на меня… Ну, и иди
к ним! Чего же стоишь? Иди!
Долго искали мы, куда могла бы ты скрыться, но не могли узнать; после уж стороной услыхали, что была ты в губернском городе у купца Сивкова, а от него с какою-то
женщиной поехала к больному отцу.
Д’Омарен долго смотрел вслед прекрасной графине. Французу страстно захотелось поговорить с
женщиной, которую он ударил и которая на удар ответила фразой: «Пусть будет так»; но, когда она скрылась с его глаз, он повернул назад и быстро зашагал
к железнодорожной станции. Он исполнил данное ему поручение и
ехал теперь за наградой…
Приведя
к присяге капитана, фельдмаршал приказал ему тою же ночью
ехать с командой в Кронштадт, принять с корабля «Трех иерархов» от адмирала Грейга
женщину с несколькими ее служителями и тайным образом отвезти их в Петропавловскую крепость, где сдать коменданту Чернышеву.
Другая горничная — Прасковья — приставлена
к своей «барышне» сызмальства, как Авдотья была приставлена
к Павле Захаровне. Она похожа на тетю Марфу, — почти такая же жирная и так же любит выпить, только втихомолку. Саня про это знает от няньки Федосеевны, строгой на
еду и питье, большой постницы. Но у Сани снисходительный взгляд на это. Какая важность, что выпьет пожилая
женщина от деревенской скуки.
Спокойно, самоуверенно мысли о превосходстве мужчины проникали в его голову, Где же
женщине против мужчины!..
Ехала бы она одна? И деньги потеряла бы. Наверно!.. Без платья, без копейки, без паспорта… Должна была бы вернуться
к мужу, если б осталась в живых.
— Мы вдруг стали друзьями… с той минуты, как она узнала, что я
еду сюда и вы меня ждете. Видите ли, Василий Иваныч, моя миссия была для меня довольно тяжелая. Хе-хе!.. Вы понимаете… Есть такие встречи… Французы называют их… удар молнии… Особенно когда чувствуешь временную пустоту… после сердечных огорчений. Ведь только
женщине и дано заставлять нас страдать. Я приехал в очень-очень подавленном настроении, близком
к меланхолии…
Завтра же она
поедет к Жозефине. А если та завалена работой, так
к Минангуа… Хочется ей что-нибудь побогаче. Что, в самом деле, она будет обрезывать себя во всем из-за того, что Виктор Мироныч с"подлыми"и"бесстыжими"француженками потерял всякую совесть? Да и в самом деле — для фирмы полезно. Каждый будет видеть, что платье тысячу рублей стоит. А ее знают за экономную
женщину.
Ну-с,
ехали мы,
ехали, кружились-кружились, и этак
к полночи наши кони уперлись в ворота имения, как теперь помню, графа Боядловского, богатого поляка, Поляки и жиды для меня всё равно что хрен после обеда, но, надо правду сказать, шляхта гостеприимный народ и нет горячей
женщин, как панночки…
Заходит в избу врач, я прощаюсь, и мы выходим на улицу, садимся в сани и
едем в небольшую соседнюю деревеньку на последнее посещение больного. Врача еще накануне приезжали звать
к этому больному. Приезжаем, входим вместе в избушку. Небольшая, но чистая горница, в середине люлька, и
женщина усиленно качает ее. За столом сидит лет восьми девочка и с удивлением и испугом смотрит на нас.